Наш удивительный Быков не перестаёт снабжать меня поводами ещё и ещё раз изучить странности советско-интеллигентско-романтического-либерального (т.е. грубо говоря, оттепельно-перестроечного) менталитета.
Вот и снова он выдвинул два интереснейших тезиса.
1. С его "неоэренбургской" концепцией что Европа (в отличие носителей идеи советского проекта) духовно уже погибла, как не сумевшая устоять перед фашизмом мы уже знакомы. Впрочем, исключение на этот раз было сделано - с неизбежной ссылкой на Чёрчилля для Британии - ибо назвать и её погибшей фантазии не хватило даже у Дмитрий Львовича, поэтому источником особого духовного антифашистского иммунитета англичан было названо христианство.
Я бы сказал, что как раз наоборот - основной англосаксонского иммунитета стало отвращение к любым доктринам, роботизирующим человека. Об этом великолепная "Стена" Pink Floyd.
Именно поэтому Англия отвергла романский католицизм, породила потоки религиозных диссидеров, а марксизм усвоила преимущественно в виде троцкизма.
Но тут, отталкиваясь от "Войны с саламандрами" ("Vаlka s mloky") Чапека, которую Быков - как и все критики - расценил как антифашистский памфлет, хотя с равным успехом он мог быть назван антисталинским, потому что вал антигитлеровских памфлетов уже прошел (в 1935-36 году нацизм уже стал привычным, но и страх 1933-34 перед его неизбежным эпидемическим распространением по Европе стал проходить), а вот жуть растущей как на дрожжах коммунистической тирании как раз стала осознаваться, Дмитрий Львович сказал, что будущее принадлежит более приспособленным, чем нынешние "расслабленные" западные европейцы. Но в качестве приспособленных были обозначены фашисты и, разумеется, исламские мигранты, исламские радикалы... И повеяло бы от этого такой тоской зеленой вековой давности романтических теорий о вытеснении пассионарными варварами изнеженных римлян, настоянных на чудиновской "Мечети Парижской богоматери" и веллеровско-латынинских диатрибах, если бы не некоторое развертывание описания грядущих "варваров". Оказывается, победят те, кто "умеет любить и спорить". Прочитав подобное описание сторонников Лепенихи и германской ПЕГИДы, а также внимательных слушателей проповедей радикальных улемов, я был очень удивлен.
Дело в том, что обозначенные личные качества значительно больше подходят если не леволиберально-правозащитно-экологистской публике, то уже точно ордам антиглобо, недавно вновь громившим уютные немецкие улицы, а перед этим французские и греческие. Но именно о них, численно и организационно куда как превосходящих западных правых, Быков молчит. Хотя, казалось бы, гамбургские безобразия - идеальный повод поговорить об угрозе со стороны именно необольшевистских штурмовых отрядов.
И еще, пожалуй, что главное: энтузиасты "любить и спорить" - это персонажи обожаемой по собственному признанию Быкова Первой (довенгерской) Оттепели, герои оттепельных фильмов и повестей. Итак, вдруг оказывается, что под видом рассуждений о расистско-фундаменталистском "ударе милосердия" по "гнилой Европе" говорится как раз о натиске левых идеалистов, воздыхателей "Мира Полудня" братьев Стругацких.
Мне понять сию шараду сложно, потому что либо речь идет о подсознательном страхе перед "романтическим" тоталитаризмом поклонников "Правильного Советского Проекта" (и тогда Дмитрия Львовича надо поздравлять за проницательность социального анализа), либо идет комплиментарная романтизация нацистских штурмовиков, потому что если в умении любить им отказать нельзя (об этом великий "Гибель богов" Висконти), то приписать им любовь к творческим спорам - это уже какое-то расширение сознания.
2. Второй тезис Быкова был о том, что никаких настоящих революций в России не было, потому что ни одна революция не разрушала тюремно-каторжно-лагерную систему. Строго говоря, тут Дмитрий Львович показал полное незнание отечественной истории. Амнистия Керенского как раз и ликвидировала всю тюремно-каторжную систему царизма. И хотя Ленин и его преемники тут же стали восстанавливать систему политических лагерей, но в середине 20-х уголовная пенитенциарная система в СССР была самой гуманной в тогдашнем мире. Тем более, что вовсю стали практиковаться такие альтернативы уголовному наказанию, как "взятие на поруки" и "товарищеские суды". А что касается политических заключенных, то хотя на Соловках для "контры" был ад (ровно такой же, как в Березе Картузской Пилсудского - для коммунистов и "сепаратистов"-украинцев), но для деятелей "левой оппозиции" режим в политизоляторах был аналогичен нынешнему в колониях-поселениях, и для освобождения нужно было всего-навсего подписать заявление об осуждении своих фракционных заблуждений и о поддержке линии ЦК. Разумеется, все решительно изменилось в 1930 году. Но считать, что расстрельные подвалы чеки автоматически переросли в Беломорско-Балтийский канал и натравливание "социально-близких" на "фашистов" - это антиисторично.
А вот совершенно настоящие западные революции никаких поблажек уголовникам не делали. В своих пенитенциарных реформах, они, подобно подпольному миллионеру Корейко из "Золотого телёнка", "вкладывали в свои удары вековую ненависть богача к грабителю".
В России сочувствие к заключенным и внимание к ужасающей ситуации в колониях и тюрьмах возникло только в связи с делом ЮКОСа и угасло после освобождения Ходорковского. Недавно это уже поразило и расстроило только что освобожденного Ильдара Дадина, который вдруг понял, что пытки и убийства заключенных волнуют оппозиционную общественность куда меньше, чем виллы Димона, ущемление прав интернета и прокатные судьбы "Матильды".
Кстати, только что освобожденный и выглядящий как после фитнеса Удальцов тоже ни слова ни сказал о бедных зэках (лишь поделился историями, как ему в благодарность за юридический консалтинг несли чай и конфеты), но лишь трещал о ранних советских идеалах и левых альянсах.
Поскольку следующая наша революция будет антифеодально-буржуазной, то могу сразу огорочить Быкова - судьба уголовников при этом не улучшиться. Одно дело волна сочувствия к Ходорковскому и его описаниям драматических историй сокамерников, а другое дело - переживать из-за страданий заключенного Усманова или нарушения процессуальных прав подследственного Сечина.
Ведь тюремно-лагерный ад конца 90 - начала 2000-х - это отклик властей на явный запрос общества, именно захотевшего ада для всех доставших "братков".
Я понимаю романтика Быкова, впавшего в правозащитно-романтическое "пусть никого не сажают", но мне, на приеме в движении "За права человека" было бы трудно читать жертвам мошенничества, оставшимся без квартир и сбережений, такие пафосные "гуманистические" прописи, что, мол, человека нельзя сажать по экономическим статьям, что надо идти в гражданский процесс.
Поэтому при новой власти именно число бывших (пока нынешних) хозяев жизни, забитых под шконку (как это призвал Борис Кузнецов в своем проекте настоящей гражданской присяги) и будет критерием радикальности, последовательности и необратимости революционных перемен. Что опять даст возможность быковым всех мастей стенать о том, что Настоящей Революции - Революции Духа опять не произошло.
! Орфография и стилистика автора сохранены
