Настало 4 октября, а это значит, что надо вроде бы написать что-то по поводу годовщины октябрьских событий 93-го года.

Надо, но мне не хочется. Точнее, не хочется писать в привычном жанре политического анализа, скрупулезно и скучно обжевывавая всем известные факты и в очередной раз пытаясь всучить всем свою трактовку этих событий.

Тем более, что тема эта очень конфликтная, по сей день раскалывающее наше общество, в том числе моих собственных друзей, знакомых и соратников.

Поэтому я постараюсь написать о другом - о своём чувственном восприятии тех событий, которые я застал, но был ещё маленьким ребёнком.

Вечером 3-го пахло теплом и листвой. Осенью пахло. С тех пор всегда тёплой осенью ловя этот запах я вспоминаю о крови.... О крови, вьевшейся в серый асфальт и в черную землю в том самом районе, где жил я, со своими отцом и матерью. В районе Останкино, прямо напротив телецентра.

Мы с мамой возвращались домой на трамвае. Внезапно он остановился и водитель резко сказал:

- Дальше не поеду. Там война.

Мы вышли и пошли пешком почти от метро ВДНХ. Войны дальше не было, напротив было загадочно тихо. Все как будто остановилось. Не знаю, почему так решил водитель. То ли почувствовал что-то, развидел в будущем, то ли он что-то знал.

Мы тихо дошли до дома. Мама привычно занялась готовкой. Она старалась не подавать виду, что волнуется. Только один раз за время осады Белого дома она вдруг расплакалась за пианино и сказала сквозь слезы:

- Их же всех там убьют, убьют.

Я пытался её успокоить.

- Мама, ну может не всех.

Она повернулась ко мне в слезах.

- Посмотри на их лица. Ерин, Грачев, Ельцин. Дегенераты...

Она закрыла лицо рукой и вдруг успокоилась.

Но в тот день, 3 октября она не плакала, нет.

Вечерело и уже в сумерках я услышал гул и чуть позже увидел огромную толпу, текущую к телецентра. Увидел прямо из своего окна.

Люди шли и шли. Их было много. С флагами. Многие уже со щитами и дубинками, отобранными у омоновцев в уличных битвах. Тогда ещё никто не дарил омону цветов....

А потом была тишина. И отдалённый рокот коротких речей в мегафонах. Слов я не слышал.

На крыше дома напротив уже размещались снайперы. Я их видел своими глазами.

А потом был расстрел. Страшный шум пулеметных и автоматных очередей. Запах пороха. Мы ползали по полу в нашей квартире.

Ночью пришёл отец. В белом плаще и бронежилете. С пистолетом в одной руке и мегафоном в другой. Этот пистолет выстрелил всего раз, когда несколькими часами раньше он спасал в здании взятой штурмом мэрии одного из лужковских префектов, когда его избивала разъяренная толпа. Спасал, и в итоге спас. А тот потом сказал, что не помнит такого...

Отец пришёл прощаться.

Он так и сказал. "Может быть навсегда". Обнял нас и ушёл в Белый дом, зная, что утром к ним заглянет Смерть, чтобы собрать свою жатву.

А я даже не плакал. Я был горд за отца и за всех тех героев, которые бросили вызов власти. Мама тоже больше не плакала.

Утром и днем она спала странным сном, не вставая. А я сидел напротив телевизора и смотрел в телевизор, в котором я видел, как танки били из пушек по Белому дому, в котором сидел мой отец. Мой отец, наши друзья и соседи - подъезд был депутатский. Соседний подъезд был журналистский. Там радовались этой стрельбе, а я учился и дружил с детьми тех, кто радовался.

Я смотрел на экран и чувство горькой гордости захватывало меня все сильнее. Там, внутри этого горящего здания, этого белого одинокого горящего дома, там мой отец. Вместе с другими такими же.

Мятежники! Так называли их на телеэкранах.

К вечеру Белый дом сдался. Я сидел и смотрел, как выводят Хасбулатова и Руцкого, а за ними депутатов. Бледные, но спокойные, они выходили с достоинством.

"Таких больше не будет", - подумал я тогда.

Никогда больше ни одна "оппозиция" в России не решилась на такое. Бросить прямой вызов президенту. Схлестнуться с ним в битве за власть и за будущее нашей страны. Прямо на улицах, в рукопашную, а потом под пулями и снарядами.

"Герои. У демократов таких не будет. Никогда".

Всех выводили на улицу, но отца я так и не увидел. Мне стало грустно, но я не заплакал.

Вдруг, он все же живой.

Белый дом сдался. Но ещё весь вечер до поздней ночи, там, наверху шла стрельба. Там, куда уходили отдельные те, кто не хотел сдаваться. Уходили, забирая патроны у тех, кто решил сдаться.

Через несколько дней отца арестовали, а я вздохнул с облегчением. Живой.

P.S. Просьба к сторонникам Ельцина. Давайте хотя бы сегодня не будем рубиться под эти постом. Пройдите мимо.

Даниил Константинов

Facebook

! Орфография и стилистика автора сохранены